Он не мог мыслить линией –
Мысль – это вино, залитое в черепную флягу.
Его чувств огнедышащий ливень
Колотил углём о бумагу.
Рагу под горчичном соусом дымилось в тарелке
Живописней деревенских смотрин.
Надо быть авантюрно-метким,
Чтобы мир показать изнутри.
Он доедал рагу над стендом тротуара,
Он написал к Рождеству «Падение Икара».
А вокруг всё понятно для всех,
Но высшая форма ужаса – это смех.
А ты, как на улицу сходишь с ума,
А там лишь охра да сурьма.
Он доедал рагу над стендом тротуара,
Он написал к Рождеству «Падение Икара».
Героизм играть на барабане,
Если город безнадежно спит,
Но я видел однажды, как в провинциальной бане
«Помпея» Брюллова висит.
А вокруг лишь тазы да веники,
Брейгель, мы давно уже шизофреники.
Двадцать веков беспрерывного рабства,
В треугольнике слов, кандалов и богатства.
Он доедал рагу над стендом тротуара,
Он написал к Рождеству «Падение Икара».
И всё куда-то стремимся уйти
От толстых задниц с огромнейшей силой.
Но есть два равноценных пути –
Или в творчество, или в могилу.
Социально небритый Икар,
Опалился о символ служения.
И гладко выбритый городской тротуар
Раскрыл объятия земного притяжения.
И было больно за Рождество и за рагу с горчицей,
И вновь закат оранжевый кричал безумной птицей.
